Идея времени

Несмотря на свою тесную связь с универсальным мировым порядком, идея времени имеет источником своего происхождения ум человека. Это ясно понимал Аристотель. Если только душа, или интеллект, способна считать, то «может возникнуть сомнение, будет ли в отсутствие души существовать время или нет?». Он думал, что без души не было бы .никакого времени, но было бы только движение, атрибутом того является время, если только возможно представить движение2, существующее без души как своей движущей силы 2. Аристотель <не стал развивать этой мысли, так как Он считал, что, когда мы исследуем природу и роль времени, мы ведем себя как существа, обладающие душой, для той время представляет тот аспект движения, который делает движение измеримым. Более того, по его мнению, наш ум обязательно должен .подчиняться мировому порядку, который поэтому управляет как нашим восприятием времени, так и процессом вычисления или измерения его. Для Аристотеля все движение в конце концов соотносится с равномерным круговым движением Первого неба, или сферы неподвижных звезд, осуществляющимся в присущее ему время.

В поздней античности анализ Аристотеля был подвергнут тщательной критике Плотином и прежде всего св. Августином, который указал, что если мы рассматриваем движение как измеряемое в терминах времени, а время — в терминах движения, то мы опасно близко подходим к кругу в определении. «Но так ли я измеряю его, боже мой, и что в нем я измеряю, сам не знаю». Согласно Августину, время и движение надо отличать друг от друга даже тщательнее, чем это делал Аристотель. В частности, время не должно соотноситься с движением небесных тел; ибо, если небеса прекратят двигаться, но гончарный круг продолжит крутиться, будет все же возможно измерять его вращение. Хотя нельзя утверждать, что каждый оборот составляет день, можно твердо надеяться, что он некоторым образом отображает прохождение времени. Аналогично, когда по требованию Иисуса Навина Солнце остановилось, время тем не менее продолжалось, ибо «даже в том случае, если тела иногда движутся то скорее, то медленнее, а иногда остаются в покое, — и тогда время служит нам для измерения продолжительности не только движ2ения их, но и покоя... Итак, движение тел не есть время».

Не удовлетворившись поэтому, как Аристотель, тесной связью времени с движением, св. Августин обратился к душе, а не к физическому порядку как к конечному источнику и стандарту времени.

«Итак в тебе, душа моя, — восклицал Августин, — измеряю я времена». В своем решении проблемы он дал один из наиболее проницательных анализов в истории предмета. Вместо обращения к движению с его пространственными ассоциациями он рассматривал чисто временные явления — скорее слуховые, чем зрительные, — подобно чтению стихов и звучанию голоса. «Протяжением краткого слога мы измеряем протяжение слога долгого... так же определяем меру (spatium) какого-нибудь стихотворения мерою стихов, меру стихов — мерою стоп, меру стоп — мерою слогов и протяжение долгих слогов — протяжением слогов коротких. Но при этом мы имеем в виду не пространство страниц, на которых все это помещается (ибо это значило бы измерять место, а не время), а прохождение чрез живой голос произносимых слов». Тем не менее мы все же не получаем фундаментальной единицы или шкалы времени, «ибо и на короткий стих можно употребить более времени, когда станем произносить его медленнее, не2жели на стих длинный, когда произносим его скорее»2. Однако это рассмотрение подсказало ему, что «время есть действительно какое-то протяжение. Но в чем заключается это протяжение и где оно находится, не постигаю, если только3 оно не есть неотъемлемое представление ума нашего» 3. Затем Августин рассмотрел проблему измерения времени при помощи голоса, произносящего отдельный звук, и столкнулся с характерной головоломкой, касающейся противоречащих с первого взгляда друг другу понятий последовательности и длительности. Ясно, что мы не можем измерять занимаемое звуком время ни до произнесения звука, ни после, ибо тогда звук отсутствует. Можем ли мы тогда измерять это время в тот период, когда звук звучит? Августин указывает, что это будет невозможно, поскольку считается, что настоящее воистину моментально и не обладает длительностью. Поэтому любой промежуток времени, каким бы коротким он ни был, обязательно каким-то образом связан или с прошлым, или с будущим. Таким образом, св. Августин пришел к выводу, что мы можем измерять время только в том случае, если ум способен сохранять в себе отпечатки вещей в той последовательности, в какой они появлялись, даже после того, как они исчезнут. «В тебе, душа моя, измеряю я времена; и когда измеряю их, то измеряю не самые предметы, которые проходили и прошли уже безвозвратно, а те впечатления, которые они произвели на тебя: когда сами предметы прошли и не стало их, впечатления остались в тебе, и их-то я измеряю, как присущие мне образы, измеряя времена. Если же не так, если и это неверно; то или времена имеют самобытное существование, или я не времена измеряю». Хотя св. Августин не смог объяснить, как ум может служить точным хронометром внешнего порядка физических событий, его надо считать великим пионером изучения внутреннего времени.

Вслед за опубликованием «Начал» Ньютона философы-эмпирики Локк, Беркли и Юм рассматривали происхождение понятия времени и признавали, что оно представляло собой последовательность идей в уме, но они также не смогли объяснить, как эта последовательность соотносится с физическим временем. Беркли жаловался, что «каждый раз, когда я пытался составить простую идею времени с отвлечением от последовательности идей в моем духе, то протекает единообразно и сопри-частно всему сущему, я терялся и путался в безысходных затруднениях». Он полагал, что «продолжительность нетого конечного духа должна быть определяема по количеству идей или действий, которые следуют друг за другом в этом духе». Однако Беркли не обратил внимания на проблемы однородности и универсальности времени, и в «Первом диалоге между Гиласом и Филонусом» Филонус предполагает, что идеи могут следовать друг за другом в два раза быстрее в одном уме, чем в другом'. Независимо от того, прав или неправ Завирский, выражающий недовольство тем, что «Беркли, по-видимому, отверг не только абсолютное время Ньютона, но также время в обычном смысле», нет сомнения, что ни Беркли, ни Юм не смогли дать какого-либо объяснения различию, то мы делаем между временным порядком наших идей и временным» порядком внешних объектов, который мы претендуем познать с помощью идей.

Особое внимание на этот важнейший момент обратил Кант. Он полагал, что время является формой «интуиции», соответствующей нашему внутреннему чувству, так что мы только представляем себе, будто состояния нашего ума при самонаблюдении находятся во времени, но на самом деле они не лежат во времени. Хотя Кант считал, что все знание начинается с опыта, он не рассматривал понятие времени (или пространства) как выведенное из опыта. «Время не есть эмпирическое понятие, отвлекаемое от какого-либо опыта. В самом деле, существование или последовательность даже не входили бы в состав восприятия, если бы в основе не лежало a priori представление времени. Только при этом условии можно представить себе, что события существуют в одно и то же вре3мя (вместе) или в различное время (последовательно)». Хотя Кант был горячим последователем Ньютона, он отрицал, что время представляет какую-либо абсолютную реальность. По мнению Канта, понятие времени «заключено не в объектах, но только в субъекте, который воображает объекты». Другими словами, время (как и пространство), по существу, имеет отношение к деятельности ума, а не к вещам в себе Но несмотря на то что время представляет только промежуточное условие явления внешних объектов (которые мы представляем также существующими в пространстве), оно является также непосредственным условием того нашего внутреннего чувства, благодаря которому мы представляем себя существующими только во времени.